Ю.Е.: Как известно, 2007 год прошел под знаком растущей обеспокоенности международного сообщества по поводу глобального потепления. Что же изменилось в нашем отношении к этой проблеме за последний год, в частности, после конференции на Бали?

А.Г.: Как любят каламбурить климатологи, чтобы заниматься климатом, нужен благоприятный общественный климат. Собственно, этот каламбур мог бы стать эпиграфом к обсуждению любых научных, экономических, межгосударственных и даже этических проблем, связанных с изменением климата (как, впрочем, и других глобальных вопросов). Но это действительно так. Во-первых, специалисты начинают активнее занимаются тем, что интересно не только им, но и большинству жителей планеты, во-вторых, все больше представителей разных специальностей начинают интересоваться тем, что волнует все мировое сообщество. Сегодня общественное внимание наконец привлечено к проблеме изменения климата, которую ученые исследуют уже свыше 100 лет (о влиянии СO₂ на климат знал еще один из основоположников физической химии и лауреат Нобелевской премии 1903 года шведский ученый Сванте Аррениус). Так что, с точки зрения ученых, ничего нового в этой проблеме нет, как нет ничего нового и в том, что количество углекислого газа в атмосфере растет. Можно говорить лишь о том, насколько лучше мы разбираемся в этой проблеме сегодня, чем 20 или 30 лет назад. В науке о климате особых изменений, революционных открытий нет, но есть постоянное развитие и уточнение моделей, данных наблюдений и интерпретаций получаемых результатов.

Другое дело — роль климатической проблематики в жизни общества. Здесь изменилось многое. Но эти два аспекта с научной точки зрения между собой не слишком связаны.

Ю.Е.: С учетом этого готова ли наука поддержать тезис (все чаще формулируемый как официальная позиция ООН), согласно которому отсутствие общепризнанных ответов на ряд вопросов, относящихся к климату, не оправдывает бездействия перед лицом глобального потепления?

А.Г.: Не думаю, что вправе говорить от имени всей науки, но лично я абсолютно уверен, что неполное знание тех или иных физико-химических механизмов формирования климата не оправдывает упомянутого бездействия (как незнание законов социума не освобождает от ответственности за их несоблюдение). Многое из того, что мы сегодня делаем, способствует потеплению. Хотя время от времени предпринимаются попытки это опровергнуть.

Ю.Е.: Корреляция между ростом температуры и концентрацией углекислого газа в атмосфере известна давно, но до сих пор неясно, что из них причина, а что — следствие.

А.Г.: Это разные вещи. Повышение температуры вызывает увеличение содержания углекислого газа или наоборот? Я, как и большинство ортодоксальных ученых, исходящих из известных законов физики атмосферы, физических основ формирования климата, не сомневаюсь, что если в атмосфере растет содержание углекислого газа, то при прочих равных условиях растет и температура. Что раньше, что позже — это в данном случае не так уж и важно. Вопрос в том, ведет ли рост температуры к дополнительному выделению углекислого газа? Скорее всего, да. Но чтобы дать количественные оценки, нужны кропотливые расчеты в рамках сложных моделей, учет не только атмосферных процессов, но и геофизических, почвенных, литосферных, биофизических и т. д. У меня нет сомнений, что рост содержания парниковых газов в атмосфере ведет к повышению температуры.

Чем обернется потепление для большинства стран — благом или злом, вопрос непростой. Для многих стран сопутствующие потеплению обезвоживание, опустынивание, исчезновение лесов и т. д. могут оказаться подлинным бедствием. Впрочем, не секрет и то, что сегодня леса на планете стремительно исчезают не столько из-за изменения климата, сколько из-за варварской вырубки. Но к науке о климате это уже не имеет прямого отношения.

Ю.Е.: Зато к ней имеет отношение другой вопрос. Не раз приходилось слышать парадоксальные утверждения, что можно замедлить потепление, вырубив леса на планете. Якобы, по некоторым оценкам, так можно понизить температуру чуть ли не на 6°С.

А.Г.: А что будет на месте уничтоженных лесов? Меня всегда настораживают подобные попытки во что бы то ни стало получить результат, отличный от основного направления в науке. Я понимаю, что бывают ошибки в расчетах или рассуждениях. Но я не понимаю и не принимаю попыток построения новых климатических моделей на основе недоказанного пока факта, что якобы поглощают углекислый газ лишь молодые леса, а старые, наоборот, — выделяют. А посему надо вырубить все старые леса и посадить новые.

К сожалению, главным мотивом подобных выводов становится погоня за сенсациями, ведь проблемы климата привлекают сейчас внимание не только ученых, но и тех, кто финансирует науку. Поэтому ныне подобных «сенсаций» слишком много.

Ю.Е.: Но вернемся к тому, что изменил в нашем отношении к изменениям климата 2007 год.

А.Г.: Это был важный год. Впрочем, чтобы понять это, надо заглянуть еще на пару лет назад.

В 2005 году на XI конференции стран — участниц Рамочной конвенции ООН по изменению климата в Монреале, ставшей и первой встречей стран — участниц Киотского протокола после его вступления в силу, Россия внесла предложение о возможности принятия странами добровольных ограничений выбросов. Это могло бы стать основой будущего соглашения, которое должно прийти на смену Киотскому (действующему, как известно, до 2012 года). Обсуждение этой темы тогда было, по сути, сорвано, ибо группа развивающихся стран, известная как «Группа 77 + Китай» (сейчас в нее входят около 150 из более чем 190 стран — участниц конвенции), не хотела и слышать о любом сокращении выбросов — добровольном или обязательном. Да и Канада, обладавшая серьезными правами как хозяйка форума, не поддержала идею о включении российского предложения в документы встречи — уж очень ей хотелось быть первой страной, озабоченной тем, что будет после 2012 года.

Через год на аналогичной встрече в Найроби позиция противников российского предложения была уже менее четкой, а на Бали оказалась и вовсе поколебленной. Это первый из важных итогов.

Ю.Е.: Почему же наши СМИ освещают любое решение ЕС, например, о сокращении выбросов на 20%, или даже просто любое проводимое на Западе «климатическое мероприятие», любое выступление британского премьера или германского канцлера, в котором хотя бы слегка затронута эта проблема, а о таком важном предложении России ничего не слышно? Это удивительно, ведь представитель России, руководитель Росгидромета А. И. Бедрицкий вот уже 5 лет возглавляет Всемирную метеорологическую организацию и в прошлом году переизбран на этот пост на очередной срок. Между тем в России во время последней реструктуризации правительства о Росгидромете, помнится, вообще забыли.

А.Г.: Так не пишет об этом ваш брат журналист. Ему неинтересно, что происходит в России, вот он и сообщает в основном о том, что происходит в ЕС. О США и Австралии применительно к проблеме изменения климата тоже почти не пишут. Пишут о тех, кто громче всех шумит о чем-нибудь. Про климат громче всех шумят в ЕС, особенно в Англии. Вот о них в основном и пишут.

Ю.Е.: А откуда «нашему брату журналисту» знать о том, что происходит в России?

А.Г.: Усложненный доступ к информации — это пресловутые издержки и недостатки нашей прежней системы. Это, во-первых. Во-вторых, я не думаю, что какая-нибудь российская инициатива, кроме, возможно, недавнего выхода из Договора об обычных вооруженных силах в Европе, сегодня способна привлечь внимание в мире. Российские предложения мир не интересуют. А вот что делают США, ЕС или Китай, миру интересно. Такой вот ныне геополитический расклад, такой своеобразный информационный климат. А вообще, на мой взгляд, журналист, как и ученый, должен создавать новое знание, а не просто подбирать то, что «валяется» в Интернете.

Ю.Е.: Применительно к теме нашей беседы отсутствие интереса к российским инициативам странно. Казалось бы, Россия с ее просторами, лесами и водами для противодействия глобальному потеплению имеет для мира огромное значение.

А.Г.: Увы, это не так. Предмет обсуждения почти не имеет значения. Ну, допустим, есть еще бразильское, казахское или белорусское предложения, которые тоже обсуждают на «климатических» встречах. Например, Белоруссия и Казахстан готовы взять на себя обязательства, но хотят вести отсчет от другого года. Журналисты же об этом не пишут. А вот любая инициатива ЕС сразу порождает такой шум, что об этом становится известно всем. Британия и вовсе уже давно сделала борьбу с изменением климата козырем в своих международных отношениях. Она настаивает на своей особой роли, во многом определяя позицию ЕС по этим проблемам.

Так что в дискуссиях звучало немало национальных предложений. Но три экономических гиганта — США, ЕС и Китай — часто выступают даже против включения их обсуждения в повестку дня международных встреч. В итоге принимаются «мягкие» решения, хотя и их выполнимость к 2050 году у многих экспертов вызывает сомнения.

Но, как бы то ни было, наше предложение уже вовсю обсуждается и становится официальной составляющей документов по реализации Конвенции по климату. Это серьезное продвижение вперед, и здесь роль Росгидромета и его руководителя трудно переоценить.

Следующий отрадный итог года — присоединение Австралии к Киотскому протоколу. Австралия — чистый континент, хотя угля там много. Если Австралия и представляет для мира какую-то потенциальную опасность, то не как источник углекислого газа, а как кладовая урана, которого у нее тоже много. Роль Австралии можно сравнить с ролью России, когда она ратифицировала Киотский протокол, после чего он вступил в силу. Так и Австралия, ратифицировав Протокол, оставила США в одиночестве. Понимая это, США вынуждены были резко смягчить свою позицию и впервые после выхода из Киотского протокола согласились обсуждать ограничения выбросов. И это третий важный итог. Произошло это непосредственно перед встречей на Бали. Американцы дали понять — они готовы участвовать в переговорах о том, чтобы все без исключения страны мира делали «все возможное» для смягчения климатических последствий — без каких-либо конкретных обязательств.

Ю.Е.: Иными словами, готовы к сотрудничеству, если страны перестанут делить на развитые и «недоразвитые», на вынужденные «очищать» свою экономику от выбросов и получившие индульгенцию как «чистые» (а к ним ведь все еще относят и Китай).

А.Г.: Именно, при этом никаких чисел, никаких обязательств, а только «добрые намерения». Если это предложение пройдет, США окажутся «впереди планеты всей» и по своему вкладу в ограничение выбросов — «карбоноемкость» экономики (сокращение выбросов на единицу продукции) там снижается быстрее, чем где бы то ни было. Поэтому сейчас США вполне могут демонстрировать всему остальному миру свою «добрую волю». Хотя вскоре их догонит ЕС.

Ю.Е.: Как они этого добились? За счет больших вложений в трансформацию технологий?

А.Г.: Думаю, просто просчитали, что это выгодно. Технологическая революция всегда выгодна. Здесь же есть дополнительные стимулы — страна может изменить свой имидж «отверженной».

Ю.Е.: Значит, они могут оказаться самой заботящейся об охране окружающей среды страной просто за счет своей экономической мощи?

А.Г.: Да, за счет быстрого развития и распространения технологий. Возможно, с ними смогут потягаться Япония и ЕС. Не думаю, что США ратифицируют Киотский протокол, ибо, по их оценкам, к 2012 году свои обязательства они не выполнят — «погорячились», когда принимали их.

Итак, я перечислил три пункта. Наконец, к большому удивлению многих участников встречи на Бали, удалось принять Балийскую «дорожную карту».

Ю.Е.: Но ведь первые три события напрямую не связаны с Бали.

А.Г.: Все здесь взаимосвязано. Я еще не упомянул Нобелевскую премию мира за 2007 год, присужденную за привлечение общественного внимания к этой сфере. Вот и выходит, что мировое сообщество, выбирая между приспособлением к неизбежным негативным последствиям выбросов и их возможным смягчением, похоже, все больше предпочитает второй вариант. Иначе 190 стран никогда не смогли бы договориться о каких-то совместных действиях, чтобы всего за два года, к конференции, которая пройдет в 2009 году в Копенгагене, подготовить проект нового международного соглашения, своего рода «Киото-2». Хотя, на мой взгляд, вероятность, что на той встрече его примут, невелика, ибо все страны здорово наловчились спорить по любому поводу.

Тем не менее отмеченные события ушедшего года показывают, что даже в такой огромной системе почти из 200 стран все больше выкристаллизовывается озабоченность, связанная с изменениями климата, и готовность договариваться, чтобы минимизировать их последствия, сделать их менее опасными. Я считаю это важной тенденцией, ведь пока изменения климата не оказывают серьезного влияния на мировую политику и экономику.

Даже выполнив Киотский протокол, мы не остановим изменения климата, но я считаю Конвенцию по климату и Киотский протокол замечательной и пока относительно успешной мировой бизнес-игрой, в которой страны учатся договариваться и немного продвигаются вперед.

Ю.Е.: Можно ли считать, что позиция научного сообщества в этой игре учтена в полной мере? Понятно, что ученые были инициаторами обсуждения этих проблем, но не получилось ли так, что потом их, как водится, слегка оттеснили?

А.Г.: Если считать доклады IPCC документами, отражающими мнение научного сообщества, то на вопрос можно ответить утвердительно. Около 7 тыс. ученых из многих стран мира прямо или косвенно участвовали в подготовке этих докладов. Прямо, как эксперты IPCC, — многие десятки, косвенно, как авторы статей, на которых базируются выводы докладов IPCC, — тысячи.

В ИФА климатом занимаются человек 30, и пусть ни один из них не был экспертом или ведущим автором IV Доклада IPCC (в подготовке предыдущих докладов мы участвовали активнее, хотя и в этом есть ссылки на наши работы), нельзя сказать, что в докладе недостаточно отражено мнение нашего института. Я никогда не слышал от сотрудников ИФА, что в докладах IPCC что-то неверно или приведены какие-то данные, противоречащие результатам, полученным в нашем институте. Я это говорю к тому, что если действительно в мире есть семь тысяч человек, которые участвуют в подготовке подобных докладов, и есть сотня или даже тысяча людей, которые порознь утверждают, что-нибудь отличное, то это напоминает известный анекдот, когда Иванов шагает в ногу, а весь отряд — нет.

Ю.Е.: Но ведь, с другой стороны, в науке не решается голосованием, кто прав, кто нет.

А.Г.: При чем тут голосование?! Тысячи ученых не голосуют, они занимаются наукой. Подчас выясняется, что те, кто выступает против общепризнанного мнения, открыли что-то новое, и наука потом к ним «подтягивается». Это нормальная практика в науке. Нобелевскую премию «за климат» дали очень быстро, потому что это премия мира. В научных номинациях ее обычно присуждают лет через 30–50, когда выясняется, к примеру, что сверхпроводимость действительно существует и овладение ею может преобразить нашу жизнь. А когда ее открыли, в нее никто не верил, кроме авторов.

Как правило, нынешние «ниспровергатели» пытаются всех уверить, что только они понимают, что к чему, а остальные заблуждаются. Что ж, лет через 20 может оказаться, что кто-то из них прав, и тогда тысячи их коллег признают это и изменят свои взгляды. Вот только ни один нобелевский лауреат никогда не утверждал, что прав он один, а остальные ничего не понимают. К сожалению, как правило, климатические сенсации направлены не на развитие науки, а на то, чтобы любой ценой опровергнуть результаты, полученные большинством представителей мировой науки.

Ю.Е.: Можно ли сказать, что в науке о климате и сегодня что-то происходит, как-то меняются наши представления о климате, какие-то факторы становятся более значимыми для ученых? Так, например, нередко приходится сталкиваться с утверждениями, что вот, дескать, недоучитывается вклад метана в парниковый эффект и изменение климата, что, возможно, и деревья служат источниками метана.

А.Г.: Давайте разделим разные вещи — есть физика климата и модели климата. Модели могут быть простыми, а могут быть крайне сложными и требовать для расчетов самых быстродействующих сегодняшних или даже завтрашних компьютеров, но они основаны на одних и тех же физических принципах: Солнце греет Землю, парниковый эффект, как одеяло, не дает теплу выхода, есть вода, парниковые газы, облака, перемешивание, течения, циркуляция и другие факторы, процессы и механизмы, от которых зависит климат Земли. Иными словами, есть некая физика атмосферы, физика климата, на которых построены модели — от самых простых до самых сложных.

Это одна часть теории климата и исследований его изменений.

Другая часть — это так называемая параметризация моделей, т. е. определение значений тех или иных параметров, фигурирующих в них. Здесь приходится учитывать дыхание биоты, потоки углерода и многое другое. Это уже не физика, а биогеохимия, другая наука и другие люди. Здесь приходится сталкиваться с эффектами, которые крайне сложно проверить экспериментально. Например, оценить потоки парниковых газов на поверхности океана — мы ведь не можем покрыть ее сетью измерительных станций. Какие-то потоки мы измеряем в разломах земной коры, какие-то — от почвы с ее многочисленными обитателями. Измерять потоки со спутников пока трудно. В итоге подчас нелегко сказать, как учитывается тот или иной параметр в динамике океана или атмосферы, как он сказывается на изменении свойств поверхности суши.

Мы способны прогнозировать, что там-то и там-то могут растаять вечные льды или высвободится огромная масса метана из вечной мерзлоты либо газогидратов, но это не имеет отношения к теории климата. В рамках той или иной модели можно сказать: если будет выброшено столько-то метана, то это может привести к таким-то последствиям. И чем больше выброс, тем более простые модели могут удовлетворительно описать результат. Большие эффекты описывать легче, чем мелкие изменения. И когда, например, в прогнозах речь идет о том, что сведение лесов приведет к тому-то и тому-то, нельзя забывать о том, что на самом деле модели климата учитывают изменения не площади лесов, а потоков углекислого газа и водяного пара.

Есть люди, которые утверждают, что все модели климата неверны, поскольку до сих пор никто не в состоянии описать, как будет развиваться одно-единственное облако. Дело в том, что общая циркуляция глобальной атмосферы и описание одного облака требуют практически одинаковых объемов (для современных компьютеров — фантастических) вычислений. Поэтому все изменения облачности параметризуются — если температура меняется так, а восходящие потоки — так, то облака меняются так. Это параметризация, а не расчет. Но модели непрерывно совершенствуются, и все больше выполняется вычислений с разными параметрами, разными внешними и внутренними изменениями.

Ю.Е.: Иными словами, идет нормальный процесс развития науки без каких-либо сенсаций и откровений.

А.Г.: Я вообще не вижу сегодня в климатологии возможности для каких бы то ни было сенсаций и откровений за исключением того, что кому-нибудь придет в голову гениальная мысль, как описывать облачность. Но как человек, проработавший в ИФА более 40 лет, могу сказать, что пока это маловероятно. Как изменится облачность при изменении климата, особенно при больших изменениях, сказать трудно, нужна статистика и для тех случаев, которые мы не можем наблюдать. Образование и развитие облаков — на мой взгляд, наиболее сложные процессы в науке о климате. Новые подходы к их описанию стали бы, возможно, единственной сенсацией, идущей на пользу развитию науки о климате.

Источник http://elementy.ru/lib/430579